– Ну, тогда приятного аппетита, – сказал я и проглотил этот кубик.

– Эй! Ты чего? – крикнула она. – Не надо! Остановись!

– Ну уж нет, – уже доставал из коробки следующий и закинул его в рот.

– Что ты делаешь? – с какой-то беспомощностью в голосе промычала она.

– Как что? Тебя кормлю.

– Но зачем? – удивилась Света. – Я же тебе все рассказала. Ты налегал на сахар из-за меня!

– И что? – доставал третий кубик.

– И То. Я опухоль – это факт.

– Да, ты опухоль. Это факт. Но ты не виновата, что опухоль. И еще. Даже если ты  опухоль, это не значит, что ты не заслуживаешь своего сахара.

Так и смотрели (чувствовали) очередное кино. Я пил пиво для себя и ел сахар для нее.

– Спасибо, – вдруг сказала мне Света. – Мне даже начинает казаться, что я человек.

– Казаться… странные ты вещи говоришь… – промычал я. – Глупая ты все-таки.

– Что? – совсем беспомощно ухнула она.

– Неужели по-твоему, чтобы быть человеком, нужно обязательно им родиться? Неужели, чтобы быть человеком, нужны дурацкие глаза?

– То есть… – она.

– Да… – я.

– Вот как, – вздохнула Света. – А хотеть оказалось вовсе не так уж и бессмысленно. Если бы я не хотела стать человеком, я бы не стала им для тебя, – улыбнулась она.

Добрый день

– Доброе утро, Света, – сказал я, проснувшись, в понедельник.

– Доброе, – тепло ответила она, и мне стало еще теплее.

– Знаешь… кажется, я еще немного выросла.

– Ты мой-то живот видела. Вот кто по-настоящему вырос от всех этих тортиков! – жизнерадостно соврал я, чтобы не делать холодно ей.

– Ты же знаешь, что меня не обмануть. Зачем пытаешься?

– Ну… я (и как такое ей сказать?)

– Не отвечай, – перебила она. – Если бы я с самого начала знала, что я опухоль, я бы ни за что не начала с тобой говорить, – мрачно сказала Света.

– Эй, ты чего? – удивился я.

– Ничего. Давай просто вырежем меня, – отрешенно произнесла она. – Хотела бы я в следующей жизни родиться не твоей опухолью, но все равно найти твое сердце.

Тогда она долго плакала, а я долго не мог собраться. Я хотел позвонить и перезаписаться, но она специально болела все сильнее и сильнее, пока, наконец, не выгнала меня на улицу.

Пока я шел на прием, я непрерывно думал, все больше и больше поглощая в себя  окружающие краски. Тот день, хоть и был ясным, но растворялся во мне. Я бы даже сказал иначе. Тот день был просто чудовищно неуместно солнечным. И мне всеми возможными и невозможными силами хотелось это исправить. Хотелось, чтобы небо потемнело и порвалось, и из открывшейся раны хлынула черная кровь. И не знаю, как для других, но для себя у меня это даже получилось, потому что все как-то тускнело и меркло.

– Это так странно, – размышлял я. – Чтобы я жил, должна умереть она. Но если она умрёт, с кем же я тогда буду жить? С кем буду разговаривать и кататься на электричке? Ведь, кроме моей опухоли, меня никто не понимает.

Оказавшись у стен здания, я обратился к ней:

– Хочешь, я не пойду?

– Иди давай, – строго заболела и сказала она.

Ну, я и пошел.

– Добрый день, – врач с коротким пшеничным полем на голове улыбался во все зубы. Все такой же активный и бодрый, точно выпил семь кружек кофе, а потом понял, что ему не хватило, и выпил еще три.

Он рассказывал о способах убийства моей Светы, а я про себя говорил ей:

– Не слушай его. Не слушай, – да я и сам-то слушать это уже не мог. Достал меня этот тренер по личностному росту и мотивации.

Когда он закончил выверенную мотивационную речь, очевидно, созданную для того, чтобы пациенты в этом кабинете не наложили на себя руки, я, достав из кармашка кубик сахара и демонстративно-сладко его проглотив, спросил:

– А можно начать лечение попозже?

Видели бы вы его глаза. Кубик сахара того стоит.

– Попозже может быть поздно, – вернул себе обычный голос он, выключив режим заведенного электровеника.

– Ну… и что? – качнулся на стуле я.

(А про себя подумал: «Неужели сейчас начнет рассуждения о ценности времени?»)

– Вам что, жить надоело?

– Нет, – равнодушно ответил я. – А ей будет больно?

– Кому ей? – теперь пшеничное поле зашевелилось.

– Ну, опухоли, – сказал я.

– Опухоли? – спросил он.

– Опухоли, – ответил я.

Он растерялся и подстриг пальцами свое пшено.

– Какая разница, будет ей больно или нет. Это же просто опухоль.

– И все-таки? – настаивал я, глядя на плакат с фразой «Не приговор».

– Я даже не знаю… вы первый, кто задал мне такой вопрос, – растерянно произнес врач, точно на первый курс вернулся и не знал ответ на билет по анатомии. Он даже впервые надел лежавшие на столе очки, точно думая, что они добавят ему пять баллов к интеллекту и помогут понять происходящее.

Наконец, о чем-то поразмыслив, он произнес:

– Можно подумать, что вам её жалко…

– Жалко, – подтвердил я. – Она же тоже живая.

– Лучше себя пожалейте, потому что эта дрянь вас не пожалеет. Пришла незвано и медленно убивает вас изо дня в день. Чем больше времени вы даёте ей, тем меньше времени остаётся у вас. Вы что, умереть хотите? – холодным голосом спросил врач и ударил ручкой по столу.

– Нет, просто я люблю ее, – ответил я и почувствовал внезапное тепло в сердце.

– Что? – очки упали с его переносицы, и он потянулся за ними, встав на четыре лапы, как собака.

– Ничего. Спасибо, доктор, я пошел, – сказал и правда пошел. В том же направлении, куда в прошлый раз он меня отправил.

– Погодите немного? – крикнул врач, догоняя меня. – Она вам, наверное, уже в мозг залезла, метастазу дала, вы себя послушайте! – выбежал он в коридор напуганный и с внезапно вспотевшим лбом.

– Доктор. Я отказываюсь